Из книги "Ковчег", 1998
Стихотворения и поэмы
1985
Апрель
Это солнце апрельское красного-красного цвета.
Прошлогодние листья на ветках сухих запеклись.
Город пуст и безлюден. Одна только песня не спета.
И подталый снежок оползает по крышам и вниз.
Потому так тихи и расплывчаты контуры дома.
Потому так черны его чёрные доски внутри.
Я ступил на порог. Полыхают дрова, как солома.
- Здесь тепло, - говорю.
- Посиди, - говорят, - подремли.
- Да не так уж устал, чтоб у печки дремать сиротливо.
Вот погреюсь чуток - и оставлю очаг ваш опять.
Хорошо, - говорю, - что вы молоды, счастливы, живы.
Хорошо - вот и всё. Больше нечего мне вам сказать.
Разве только о том, что ручьи по земле протекают,
ходит свет в небесах, и так сладко глядеть в пустоту
с замирающим сердцем... А смерти родных окликают,
унося в невесомость фасованную суету -
нашу жизнь... и беду. Нет, от вас ни за что я не скрою,
что земля голуба́ и округла, как прежде, на вид.
Ну а толку-то что, если ходят убийцы в героях
и враньё, как вода, корни точит и души чернит.
Приголубит во сне всех птенцов златоверхий наш город:
соберутся птенцы из неведомой людям страны.
В наших клетках грудных жил, как дома, арктический холод,
и невидимы шрамы Дикарского моря волны.
Хищноклювые скалы глядели на небо и в воду.
И под низкой луной гребешки разлетались, как пыль.
Вот и всё, что запомнил; двойная зарубка - по году.
Можно вспомнить и больше. Да только попробуй, осиль. -
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Ночь почти наступила. Безлюдье, асфальт и брусчатка.
Пять последних веков поведут о строительстве спор.
Заскорузлым фасадам так хочется больше порядка,
но не слушает их пролетающий медленно сор.
Пролетают окурки, бумага ненужная, корки.
Кто-то еле пищит, улепётывая со всех ног,
то есть, лапок... а-а, это, наверно, мышиные норки
затопляет, журча, винно-водочный злой ручеёк.
Неохота живому всю жизнь привыкать к дисциплине.
Тьмы закладка ложится, и всё превращается в гладь.
Мы - остаток ночной убывающих пятен и линий.
Так сложилось у нас. Но об этом не стоит орать.
Скоро лето в цветах. И капустницы - веером крылья.
И прыжки в невесомость кузнечиков, рослых до слёз...
Мы вставать стали раньше, мы старые книги открыли:
наступила весна... и проходит газетный наркоз.
* * *
Памяти З. А.
На земле начинается небо;
продолженью не видно конца.
А судьба - то ли быль, то ли небыль,
то ли слепок с чьего-то лица.
Оттого мы в сплошной круговерти
и едва проницаемой мгле,
что загадку рожденья и смерти
невозможно решить на земле.
Но присутствует вечная тяга
за бездомностью и суетой
(и всего-то, быть может, полшага!)
разглядеть мир иной - но живой.
Наша вечность - не старше подростка.
Наша явь - только бред в полусне.
И душа, как фигурка из воска,
исчезает в небесном огне.
Сверлибр
сиротливый сентябрь
серый сумрак
сырые сосны
собакам снится
сияющее солнце
* * *
Я уеду в Ригу тихо-тихо...
Изморозь на стёклах,
на коре.
Как заворожённая волчиха,
каменная Рига в январе.
Высей обездоленные нивы
навсегда впитали соль и гарь.
Оттого здесь души терпеливы,
имена прозрачны, как янтарь.
Стану черпать Даугаву ситом,
стану дни считать по облакам
и живым, живучим, неубитым
выучусь балтийским языкам.
Нет, не здесь изобретали порох
или самострел какой-нибудь.
Но с вершины Домского собора
звёзды светят, как живая ртуть...
Трудно засыпает Вечный Город,
свет вбирая в каменную грудь.
